Мы с Сергеем Крючковым сидели в камере смертников в ожидании, когда нас выведут на расстрел. Наши приговоры уже были утверждены в высшей инстанции, и все надежды остались позади. Несколько человек, находившихся в соседних камерах, уже расстреляли, и приближалась наша очередь.
Однажды днем в двери вдруг открылось окошко «кормушки» и заглянувший начальник тюрьмы произнес:
- Возьмите и замаливайте свои грехи, может быть, замолите.
Он что-то положил в «кормушку» и удалился. Что бы там могло быть? Я добрался на коленях до двери и извлек небольшую книгу в темной обложке с золотистым тиснением: «Новый Завет». Никогда прежде не слышал о такой книге, тем более, не держал ее в руках. Открыл наугад и прочитал строки, на которые упал взгляд: «Итак во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними; ибо в этом закон и пророки». Позже я узнал, что это была истина, изреченная Иисусом Христом в Нагорной проповеди и записанная в Евангелии от Матфея - глава 7, стих 12. Но тогда, стоя посреди камеры смертников с Новым Заветом в руках, я думал о другом. Интересно получалось: что же, мои поступки возвращались ко мне через поступки других людей? Вот сейчас я живу ожиданием приведения в исполнение «расстрельного» приговора, неужели я заслужил это своими прежними поступками? Так ли это? И я стал день за днем, месяц за месяцем как бы листать книгу своей жизни, начав с самого детства.

В нашей семье было шестеро детей, я оказался самым младшим. Отец работал сторожем, мать портнихой и, конечно, многого у нас в доме не хватало. Может быть, отчасти поэтому мне хотелось материального изобилия. И чтобы оно наступило само по себе и сразу. Легкая, беспечная жизнь без труда и повседневных забот представлялась мне настоящим счастьем. Ни учиться, ни работать меня не тянуло, я рано бросил школу и целиком отдал себя уличной жизни. Выпивать начал в тринадцать лет, а курить и того раньше. С ватагой таких же, как я бесшабашных, хулиганистых ребят добывал средства на курево и спиртное путем краж, воровства и мелких ограблений. Последовали приводы в милицию. Мои дружки один за другим попадали на скамью подсудимых, наконец подошла и моя очередь.
Подвыпившей компанией мы отправились вечером искать приключений. С кем-то подрались, кого-то избили, у кого-то сняли часы и почистили карманы. Меня приговорили к трем годам лишения свободы. Так на девятнадцатом году жизни я первый раз попал в колонию. Там я демонстративно показывал свой характер – постоянно конфликтовал с администрацией. Меня то и дело сажали в изолятор, но наказания не меняли моего поведения. Кончилось тем, что там же, в колонии суд приговорил меня еще к четырем годам лишения свободы. Итого семь лет заключения.
Эта цифра произвела на меня некоторое впечатление, заставила меня быть несколько сдержаннее в выражении своих чувств, хотя меня переполняла озлобленность. Не давала покоя мысль, что и первый раз, и второй меня осудили несправедливо. Но приходилось терпеть до поры до времени.
Наконец я на свободе, приехал в родной Курск. Мне определили надзор: требовалось с семи вечера до шести утра находиться неотлучно дома и два раза в неделю являться в милицию. Тогда это оскорбляло мое самолюбие. Теперь, оглядываясь на минувшее под впечатлением евангельской истины, я должен был признать, что ко мне отнеслись справедливо, в соответствии с моей внутренней криминальной сущностью, моим образом жизни. Семь лет, проведенные в исправительной колонии меня нисколько не исправили. Теперь, на свободе в Курске я занялся тем же, чем и прежде: собрал вокруг себя компанию криминально настроенной молодежи и подталкивал ее на путь преступлений, развращенного и порочного образа жизни. Сам, с учетом опыта, старался держаться в тени, а мои подопечные правили на темных улицах и в глухих переулках. То, что удавалось добыть в драках, грабежах и путем воровства, шло на спиртное, разыгрывалось в карты. Вот в картежных играх и выпивках я принимал самое активное участие.
Меня подловили на вечернем опоздании домой. Наряд милиции регулярно контролировал соблюдение мною установленного режима. Я опоздал раз, другой. Мне сделали замечание. Третье опоздание было связано с проводами родственника в армию – я задержался на вокзале и добрался до квартиры в 19 час. 15 минут. Без долгих объяснений меня забрали в милицию. Последовал суд и приговор – полтора года лишения свободы. Я ненавидел всех, кто упрятал меня снова за решетку. Из-за пятнадцати минут опоздания в собственный дом? Несправедливо!

Так я думал тогда. Но теперь, с Евангелием в руках ситуация виделась мне уже в ином свете. Пятнадцатиминутное опоздание стало всего лишь поводом, чтобы воздать мне должное за ту криминальную жизнь, которую я вел после освобождения. Просто я не попался на организации тех ограблений, которые совершали по моим сценариям и под моим руководством пьяные, озверелые юнцы в ночном Курске. Мне сошло с рук избиение до полусмерти многих невинных, беспомощных людей. Меня не поймали на карточном шулерстве, позволявшем мне выигрывать крупные суммы, меня не привлекли за развращение молодежи, ее вовлечение в преступный мир. Зато я попался на пятнадцати минутах опоздания. Что ж, матерые преступники как правило горят на мелочах. Но полученное мною наказание за все содеянное справедливо, и у меня нет оснований на кого-либо обижаться.
В зоне под Архангельском я вел себя благоразумно и ровно через полтора года меня освободили. Снова я в родном Курске. На этот раз моя жизнь на свободе длилась целых… два дня. На третий в состоянии сильного подпития ввязался в драку и нанес ножом тяжкое телесное повреждение. В ходе следствия меня направили на обследование в психиатрическую больницу. Оттуда я сбежал достаточно хитроумным способом. После этого моя психическая полноценность уже ни у кого не вызывала сомнения, и мне определили наказание на «полную катушку» - восемь лет.
Первое время сидел в тюрьме в своем городе. Я ненавидел весь мир в целом и каждого человека в отдельности, кем бы он ни был: работником администрации или же моим сокамерником. Ненависть переполняла мое сердце и нередко выплескивалась на окружающих. Однажды она излилась в форме озверелой драки с другими заключенными. Это произошло в конце второго года пребывания в тюрьме. Состоявшийся суд приговорил меня к семи годам лишения свободы, я был признан «особо опасным рецидивистом».
Меня отправили в колонию «Белый лебедь», расположенную в районе города Соликамска. Такое название ей дали не случайно. По замыслу ее создателей, здесь самые «крутые» преступники должны были спеть свою последнюю, «лебединую» песню криминальной жизни. Установленные в колонии порядки сломали не одного самого высокомерного преступника.

Из пятнадцати лет, к которым я был осужден, отсидел примерно два года, впереди - тринадцать лет. Это в лучшем случае, если не добавят еще за какое-нибудь преступление в колонии, от которого я не мог себя гарантировать. В общем, ничего светлого впереди не маячило и терять было нечего. Может быть, лучше совершить побег? Россия большая, поймают не сразу, успею побегать, погулять, подышать воздухом свободы. Примерно так я рассуждал, попав в «Белый лебедь». Мысль о побеге все больше и больше укоренялась в моем сознании, и я в конце концов принял решение бежать.
Готовился к побегу долго и тщательно. Понимал, что одному его не осуществить и подыскал двоих подельников. Один из них, Таранюк, выполнял обязанности начальника деревообрабатывающего цеха. На него и сделали ставку. Замысел заключался в том, чтобы скрытно выехать с территории колонии на автомобиле, который вывозил из цеха Таранюка щепу. Это был основной вариант. Подготовили и запасной, он предусматривал взятие заложника, силовое давление на администрацию, при необходимости - применение оружия. Оружием запаслись основательно: в нашем распоряжении имелись три ручных боевых гранаты, газовый баллон, ножи, упаковка осветительных ракет, несколько десятков боевых патронов. Все это было надежно припрятано в каптерке Таранюка. Оба варианта постарались рассчитать до мелочей и, казалось, успех был практически гарантирован.
Первый вариант внезапно сорвался. Таранюка за какое-то нарушение вдруг посадили в изолятор. Второй подельник запаниковал и выдал начальству план побега. Нужно было немедленно вводить в действие второй, запасной вариант. И я начал действовать. Угрожая взорвать гранату, которую держал в руке, заставил начальника тюремного пересыльного пункта Мякишева пройти со мной к камере изолятора, где содержался Таранюк, и выпустить его. Оружие было со мной, часть его передал Таранюку. Затем мы провели Мякишева в его служебный кабинет и заставили позвонить начальнику тюрьмы. Под мою диктовку он сообщил о случившемся и передал наше требование: предоставить автомобиль и дать нам возможность выехать за пределы колонии. В Соликамске для нас уже были подготовлены место укрытия, паспорта и одежда.
Тюремное начальство, судя по всему, не собиралось нас выпускать. Оно разработало план нашего уничтожения и приступило к его осуществлению. Нам было предложено провести очные переговоры. Мы согласились. В кабинет прибыли прокурор города и оперативный работник. В предвидении всяких неожиданностей и ловушек мы приняли свои меры предосторожности: я взял в каждую руку по гранате, подельник тоже зажал в руке гранату. Гранаты привели в боевую готовность - для того, чтобы они взорвались, достаточно было выпустить их из рук.
Прокурор начал убеждать нас оставить преступную затею, сдаться и пр. Я горячо возражал ему и требовал, чтобы нас выпустили. Увлеченные эмоциональным разговором, мы не заметили, как оперативный работник оказался позади нас, извлек из-за голенища коротких сапог пистолет и выстрелил в моего подельника. Тот повалился. Оперативный работник тут же произвел два выстрела в меня. Стрелял в упор и… промахнулся. Может ли профессиональный военный, регулярно поддерживающий свою натренированность в стрельбе, промахнуться стреляя в упор? Оказывается, может, если этого захочет Господь. К такому выводу я пришел, размышляя в камере смертников над евангельской фразой и своей криминальной жизнью.
Но тогда в кабинете, где прозвучали три выстрела подряд, мне было не до размышлений. Смертельно раненый Таранюк, падая, выпустил из рук гранату, и она взорвалась у меня под ногами. Я рухнул на пол. Оперативный работник и прокурор метнулись к двери. В ярости я швырнул им вслед одну гранату, а другую бросил на стол, за которым сидел Мякишев. К счастью, Мякишев успел нырнуть под толстую крышку стола, которая и спасла его от осколков, он отделался легкими царапинами.
В дверях граната разорвалась позади прокурора, и осколки хлестнули его по рукам и ногам. Но смерть подстерегла его с другой стороны. В грохоте и дыму оперативный работник не разобрался, кто и где. Выбегавшего вслед за ним прокурора он принял за меня, решив, что я преследую, и выстрелил в него. «Смерть наступила от сквозного ранения грудной клетки справа, повреждение возникло в результате выстрела из огнестрельного оружия»,- записали позже специалисты – эксперты.
У меня осколками гранаты отсекло правую ногу практически по колено и стопу левой ноги.
Некоторое время спустя мертвого Таранюка и меня, находящего в полубессознании, выволокли во двор.
– Надо его, собаку, пристрелить, - произнес чей-то озлобленный голос в мой адрес. – Оставим его тут до вечера, сам сдохнет от потери крови и мороза, - возразил другой.
С меня сорвали одежду и ушли. Стоял конец ноября. В Соликамске, этом райцентре Пермской области, расположенном на широте Петербурга, термометр в те дни опустился ниже нулевой отметки. Из обрубков моих ног текла кровь. Конечно, через считанные часы я должен был умереть. «Сражение» в кабинете происходило во время обеда, тогда же меня и выволокли. Около девяти вечера, то есть примерно через семь часов, я пришел в себя. С трудом оторвал голову от земли и сел. Увидел то, что осталось от моих ног и понял, что навсегда стал калекой. Меня захлестнула мутная, горячая волна ненависти и злобы. В это время подошел только что заступивший на пост дежурный по колонии. Судя по всему, он ожидал увидеть мертвеца, а перед ним сидел живой человек.
– Добейте меня! Добейте меня! – закричал я ему, выплескивая переполнявшую меня ярость.
Дежурный на мгновение растерялся, затем покачал головой и удалился, чтобы вызвать скорую помощь. Меня доставили в тюремную больницу. Врачи и следователи делали то, что должны были делать в подобной ситуации. Меня держали в отдельном помещении под замком. На ночь главврач опечатывал дверь своей печатью. Кровяное давление у меня было 60 на 40, и жизнь едва теплилась в моем обкромсанном теле. Лежа в одиночестве, я размышлял о том, что мне делать дальше. Прозябать беспомощным калекой, который никому не нужен? Это в лучшем случае. Но, скорее всего, за организацию вооруженного побега меня приговорят к смертной казни и через несколько месяцев расстреляют. Стоит ли этого ждать? Пожалуй, нет. Надо самому ускорить наступление конца.
И я решил покончить жизнь самоубийством.
В техническом отношении осуществление замысла не представляло особой сложности: надо было скрутить кусок бинта жгутом и затянуть его удавкой на шее. Это можно было сделать одной рукой лежа. Я выбрал ночь, дождался отбоя – в больнице установилась тишина. Пора действовать. Не торопясь снял с ноги бинт, скрутил его и… Тут в стеклянное окошечко в двери раздался легкий стук. Сквозь стекло прорисовывалось лицо завхоза Александра Шевченко. Он тоже осужденный, но из приближенных к администрации.
– Сашка, хочешь чаю? – спросил Александр.
Чай в колонии относился к деликатесам, и ни одному заключенному не пришло бы в голову отказаться от такого предложения.
- Принеси, - согласился я. – Только тебе ведь придется вскрывать печать.
- Ничего, - буркнул он и исчез.
Вскоре в двери загремел ключ, и вошел Александр с литровой банкой крепкого чая. Я выпил стакан. Он предложил хорошие сигареты. Я закурил. Потом выпил другой стакан. Он тоже пил.
– Еще принести? – спросил Александр, когда показалось дно банки.
– Давай!
За чаем и сигаретами мы разговорились о нашей жизни. Вдруг в здании прозвучал резкий звонок. Сигнал подъема! Оказалось, незаметно, как один час, пролетела целая ночь.
– Мне же надо халаты врачам приготовить! – спохватился Александр и убежал.
На постели лежал скрученный жгутом бинт – он меня больше не интересовал. Откинувшись на подушку, я стал размышлять о том, что произошло. Это, без преувеличения, можно было назвать чудом. Действительно, завхоз–осужденный вскрыл печать только для того, чтобы напоить меня чаем!? Я хорошо знал психологию заключенных, в том числе приближенных к администрации. Они очень дорожили своим привилегированным положением, и любой из них скорее выдаст пятерых осужденных, чем рискнет своими привилегиями. Александр Шевченко не составлял исключения. В таком случае, что же могло побудить его совершить столь безрассудный поступок? Что или кто?
– Это действовала какая–то сверхъестественная сила, - подумал я.
В то же мгновение в моем сознании с предельной ясностью как бы прозвучала мысль:
- Эта сила – Бог.
Затем в памяти ярко выплыли эпизоды – чудеса: два выстрела оперативного работника в меня в упор и оба – промах; семь часов пребывания с кровоточащими ногами на ноябрьском морозе, и не истек кровью, не окоченел; наконец это странное чаепитие с завхозом. Я произнес:
- Если эту силу называют Богом, то я признаю Тебя, Господи.
Трудно передать словами те чувства, которые я в те минуты переживал. Я абсолютно, без малейших колебаний и сомнений знал, именно знал, что это Господь проявил ко мне милость, не дав мне покончить жизнь самоубийством. И я произнес своего рода клятву:
-Господи, я никогда больше не наложу на себя руки.

Через полгода, в мае 1993 года, Пермский областной суд рассмотрел мое дело и по совокупности преступлений приговорил меня к смертной казни. В сентябре того же года судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда РФ рассмотрела мое дело по кассационной жалобе и оставила приговор без изменения. Все, надеяться мне больше было не на что.
Итак, мы сидели в «расстрельной» камере вдвоем с Сергеем Крючковым. Я был крайне озлоблен на всех и вся не только потому, что меня ожидала смертная казнь. Сама повседневная жизнь доставляла мне много мучений и страданий. Передвигаться я мог только ползком на коленях. Отэтого они воспалились и распухли, их невыносимо ломило. Я жил со стиснутыми зубами. К острым болям в ногах добавилась быстро развивающаяся астма. Она возникла после того, как у нас в камере обрушилась часть бетонного потолка. Двадцатикилограммовая глыба рухнула с четырехметровой высоты на изголовье моего топчана. Это произошло утром, сразу после подъема. Когда меня помещали в камеру, офицер, показав на трещину в потолке мрачно пошутил:
- Если оттуда свалится, то твой приговор таким образом будет приведен в исполнение.
- Ну что ж, сэкономите на мне одну пулю, – поддержал я его шутку.
Рухнувшая глыба подняла тучу известково – цементной пыли, которой нам потом пришлось дышать не один день. С того времени и пошло. Появившиеся трудности с дыханием все нарастали, превратившись затем в удушье, от приступов которого я не знал куда деться. Меня мучила жестокая астма. Во время приступов я подползал на коленях к двери и просил караульного принести мне таблетку. Некоторые проявляли снисхождение, а иные грубо отмахивались:
– Чем быстрее умрешь, тем тебе будет лучше.
Особенно сильно истязали меня удушья в бане, куда Сергей Крючков носил меня на спине. В конце концов от бани пришлось отказаться. После этого моя «помывка» заключалась в том, что я смачивал полотенце в кружке с чаем, который приносили мне на ужин, и обтирал голову и тело. Так продолжалось несколько лет. Порой меня охватывало отчаяние, жизнь казалась невыносимой и бессмысленной. В один из таких мрачных моментов я возопил к Богу:
Господи, ну прекрати Ты мои мучения!
И вдруг яркая, точно луч прожектора в ночной тьме, мысль озарила мое сознание:
- Тебе дан последний шанс.
Я обомлел. Значит, Господь все видит, знает все мои переживания, и все это имеет определенный смысл, имеет какую-то неведомую мне цель. Я не должен просить смерти, я должен жить…

Обо всем этом я передумал после того, как получил Евангелие. Между тем в колонии продолжали приводить в исполнение смертные приговоры. Однажды пришли в нашу камеру и увели Сергея Крючкова. Значит, следующий на очереди - я.
После того, как за Сергеем закрылась дверь камеры, я, оставшись наедине, поднял голову кверху и просил:
- Господи, Ты примешь меня такого негодяя, погрязшего в грехах и преступлениях?
И вдруг почувствовал, как меня стали душить слезы. Сорвав с постели одеяло, я накрылся им с головой и разрыдался. Мое тело сотрясалось от бурных рыданий, как это бывает с детьми. Прежде у меня, случалось, выступали на глазах слезы, но это были слезы злости, обиды или бессилия. Теперь же впервые в жизни из моих глаз текли слезы покаяния. Стоя на коленях, я каялся пред Богом во всех тех злых делах, которые совершил, и просил простить их мне. То, что произошло в это время со мной, называется духовным рождением – его невозможно описать словами. Я осознал и каким-то образом почувствовал, что стал другим человеком. У меня вдруг пропало чувство страха перед предстоящим расстрелом. Он вообще перестал меня интересовать, словно не имел ко мне ни какого отношения. В моем сознании как-то независимо от меня, моей воли, появилась твердая уверенность, что и после расстрела, если это произойдет, я будут жить. Понятие «смерть» потеряло для меня всякий смысл, оно вообще уже не имело ко мне никакого отношения.
У меня возникло желание сделать что-то такое, что соответствовало моему новому мироощущению. И я заявил, что бросаю курить. Эта весть сразу же облетела все камеры смертников, и один из соседей постучал мне условными знаками:
- У тебя что, крыша поехала? Завтра тебя расстреляют, а сегодня ты бросаешь курить?
Конечно же, я не мог объяснить ему свои переживания.
Сидя в камере смертников я регулярно, каждый день читал Евангелие и молился. Молился как мог, изливая Господу свои чувства, переживания и страдания. Читал также молитвы, которые содержатся в Евангелии, они особенно привлекали мое внимание. Любимой моей молитвой стала «Отче наш». Сначала читал ее по тексту Евангелия, потом наизусть. Однажды у меня с ней произошел сбой. Дошел до слов «…прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим» и все, дальше не идет
- Почему бы это? –подумал я.
Поразмыслив, понял. В тюрьме был один работник администрации, который доставил мне неприятность, и я затаил на него обиду, не мог простить ему. Вот это и мешало молитве.
– Господи, я больше никогда не припомню ему это, -произнес я.
И молитва потекла дальше.

Прошел год, другой, пятый. По истечении пятого года моего пребывания в камере смертников суд пересмотрел мое дело. Смертную казнь мне заменили на ... 12 лет отбывания в колонии. И прежде были случаи, когда смертную казнь заменяли заключением, но, как правило, пожизненным, в лучшем случае давали 25 лет. Но чтобы вместо расстрела дать 12 лет… Это было чудо. Заслушав новый приговор, я мысленно произнес:
- Благодарю Тебя, Господи, за Твою любовь и великую милость ко мне!
На новом месте пребывания меня сначала поместили в отдельную камеру, затем в общую. Согласно традиции, по случаю встречи мне предложили чай и сигареты. Мы сели за стол. Старший по камере достал пачку отличных сигарет, закурил, а пачку положил передо мной:
- Бери!
Это было искушение, которого я, честно говоря, опасался. Боялся, что соблазн окажется выше моих сил, и я не выдержу, нарушу данное мною когда–то слово не курить.
– Господи, помоги мне удержаться и не закурить! – мысленно воззвал я.
Старший по камере, между тем, пустил в мою сторону струю ароматного дыма. Но что это? Я вдруг ощутил, что аромат этих дорогих, престижных сигарет мне неприятен, даже противен, а сами сигареты совершенно безразличны. Все ясно. Меня наполнило чувство радости оттого, что все разрешилось так замечательно.
– Благодарю тебя, Господи,- мысленно произнес я.
Вслух же сказал:
- Спасибо, я не курю.
И рассеял рукой струйку дыма.

Много раз на конкретных примерах, в конкретных ситуациях Господь показывал мне Свою любовь и милость. Вместе с тем однажды Он преподал мне поучительный урок. Как-то заключенные в камере стали обсуждать поведение того самого работника администрации, который в свое время доставил мне неприятность. И я не удержался, рассказал о том, что он сделал мне. Затем спохватился: ведь я обещал Господу никогда не припоминать этому человеку его зло. Но слово не воробей, вылетело – не поймаешь. На следующий день представители администрации производили в камере плановую проверку и нашли запрещенные правилами колоду самодельных карт.
– Чьи карты? - спросил проверявший.
– Мои,- ответил я, хотя не имел к ним никакого отношения. Просто решил выручить сокамерников, уверенный в том, что меня, инвалида за данное нарушение слегка пожурят и не более. Но ошибся.
Начальник отдал указание посадить меня на десять суток в изолятор, причем, самый плохой, в подвальном помещении, в который уже никого не сажали, так как там нужно было производить ремонт. Меня принесли в камеру на руках, положили на нары и ушли, закрыв дверь. Я осмотрелся. Сюда, в камеру стекали сочившиеся из канализационных труб нечистоты, которые покрывали пол десятисантиметровой толщей. В помещении тучей клубились комары. К тому же, нары оказались сломанными и сильно накренились. Оставшись в этой зловонной яме наедине с полчищами голодных насекомых, я сначала озлобленно кричал и ругался. Когда же утомился, взмолился:
– Господи, неужели Ты не видишь эту несправедливость? За что меня?
Еще не закончив фразы, я вдруг понял, за что именно оказался здесь – за нарушение своего обещания Ему не припоминать больше зла работнику администрации.
– Господи, прости меня! – снова взмолился я теперь уже с сознанием своей вины.
После этого все отведенные мне сутки наказания я пел псалмы и читал молитвы. Все это время в моей душе царили покой и радость.

Колонию посещали евангельские христиане – баптисты. Мне не сразу удалось встретиться с ними. Сначала они передали мне библиотечку духовной литературы. Я был несказанно рад ей, и перечитал все книги. Затем состоялась наша встреча. Так я познакомился с Сергеем Михайловичем Молодьковым и Владимиром Тиуновым. Тогда мне и в голову не могло придти, что некоторое время спустя я в присутствии Молодькова приму в одной из московских церквей водное крещение, а потом вместе с ним и Тиуновым буду участвовать в экспедиции «Евангелие – заключенным России», и мы посетим вместе не один десяток колоний.
При первой же встрече братья по вере обратили внимание на мою проблему с ногами и во время следующего приезда в колонию вручи ли мне самодельный протез, изготовленный из липы – «липовую ногу». Прошел еще не один месяц. Сергей Молодьков лучше узнал меня и, будучи членом Попечительского совета исправительной системы, обратился в соответствующие инстанции с ходатайством о моем условном досрочном освобождении.

В ходе судебного рассмотрения ходатайства прокурор сначала был настроен против меня. Я его понимал: от смертного приговора до условного досрочного освобождения слишком большая дистанция, чтобы ее сразу осмыслить и принять.
- Ты безвыходно просидел 24 года, тебя на воле все забыли, тебе не к кому ехать, - мотивировал он свое возражение.
- Почему же не к кому? Поеду к своим братьям по вере, они меня ждут, -ответил я.
- Ну, разве что к братьям по вере, - в раздумье произнес прокурор и… дал согласие на мое освобождение.
За ворота колонии нас вышло пять человек. Те четверо не знали, куда им направиться, их ждали только проблемы. А меня ждал брат по вере Владимир Тиунов. И мы поехали в христианский реабилитационный центр, где нас тоже уже ждали.

Перед тем, как тронуться на автомобиле в дорогу, мы помолились. Я благодарил Господа за Его безмерную любовь и неисчислимые милости ко мне, за то, что Он вывел меня из камеры смертников и даровал мне счастливую жизнь на земле и вечную жизнь в последующем.

После общения с заключенными ЛИУ ст. Лангур, Свердловская обл., экспедиция "Евангелие заключенным России", 2005 г.

Беседа с заключенным в колонии Читы, экспедиция "Евангелие заключенным России", 2005 г.

С братьями во Христе. Слева-направо: Тиунов Владимир, Алескандр Шафранов, Сергей Молодьков.
Конгресс ЕХБ в Брянской области, июль 2004

См. также Экспедиция "Евангелие заключенным России"